Леденящей поступью крадется мрак.
Из глубин души моей сорвется стон.
Он ушел уже давно - да будет так.
Пусть не плачет сердце, не зовет, где он.

Не придет он, не смахнет слезу рукой,
Не услышит крик, затерянный в лесу.
Отпусти меня, верни душе покой.
Бремя боли слишком долго я несу.

Вот и дом, в котором больше нет тебя.
Нет любви, нет смысла, жизни тоже нет.
Я пришла вернуть частичку той себя,
Что забрал с собой и мучил много лет.

Гулким эхом стены разнесут мой крик.
Распахнув глаза, решу, что это сон!
И застынет мир на драгоценный миг -
Там, во сне, как чудо, явит облик он…

Белый, мерцающий в свете луны снег.
Он холодный, бездушный… и безразличный к чьим-либо страданиям.
У него нет сердца, чтобы сопереживать. Нет глаз, чтобы видеть. Нет рук, которые могли бы обнять. Снежинки - всего лишь застывшие слезы печальной луны. Которые вскоре растают, как будто их никогда и не существовало…
Исчезнут, впитавшись в землю, туманом поднимутся в небеса и снова прольются дождем, прозрачными каплями хрустальных слезинок.
Только вот никто и никогда не слышит, как плачет луна…
Мертвые не умеют плакать…
Одиноко кружит она во мгле, больше никогда не пересекаясь с возлюбленным - солнцем, - который избрал свою дорогу…
И, вопреки законам мироздания, плачет, плачет…
Я хочу прикоснуться рукой к снежному покрывалу, закрыв глаза… представив на минутку, что касаюсь вовсе не снега, а кожи бессмертного, которому больше не нужна.
Иллюзия так близка, необъяснимо реальна.
Иллюзия приятна, несмотря на тянущее в животе болезненное чувство предательства.
А в Тампе не бывает снега…
Только здесь, в Форксе, я могу на миг вернуться в прошлое и позволить воспоминаниям вынырнуть на поверхность, поглотить больной разум и душу.
В последний раз.
Я приехала в этот дом, чтобы попрощаться.
Я пытаюсь убедить себя в этом. Без особого успеха, но все же…
Гармония моих чувств совершенна в своей противоречивости: боль и наслаждение переплетаются воедино, на миг заставляя меня поверить, что под очерствелой коркой привычки я все-таки еще жива.
Поддавшись волшебству прекрасной несуществующей иллюзии, я тянусь к холодному блеску луны, обманываясь на время.
Я смотрю на дом, чьи пустые, черные окна бесстрастно взирают на меня в ответ, и как будто вижу свет из утерянного прошлого, когда здесь жили те, кого я любила.
Внешняя стена дома за шесть лет потеряла свои краски, кое-где облицовка отвалилась, но я представляю, как заботливая рука Эсми исправит дефекты с наступлением весны…
Присутствующая в доме мебель наверняка укрыта защитными чехлами, но с невероятной отчетливостью я помню белые диваны в холле, старинные картины, украшавшие оштукатуренные стены, и винтовую лестницу, ведущую на этажи. Рояль.
Хочу увидеть рояль.
Торопливо выхожу из машины, заглушив рокочущий мотор крузера Чарли - папа одолжил мне машину на пару часов. Мгновенно наступившая тишина поглощает, оглушает, разрывает уши… словно хочет жестоко подчеркнуть безлюдность этого места… и мое одиночество.
Никого.
На секунду меня посещает малодушная мысль уехать прочь, но я слишком давно здесь не была, чтобы противостоять искушению заглянуть хотя бы разок.
Да, больно.
Но я должна это сделать, если хочу избавиться от призрака прошлого.
Стеклянная входная дверь открывается без ожидаемого сопротивления. Страх темными щупальцами вползает внутрь, я боюсь увидеть разгром и опустошение. Прикосновение мародеров к вещам этого дома представляется мне настоящим святотатством.
Но страхи напрасны.
Все кажется вполне нетронутым в свете мощного фонаря: мебель, покрытая светлыми чехлами, пыльными от времени, пустые стены, лишенные картин, и рояль, гордо возвышающийся на платформе.
Сердце сжимается и замирает, когда я смотрю на рояль, и воспоминания обрушиваются бурлящим потоком. Длинные пальцы порхают по клавишам, извлекая невероятной красоты звуки, и я плачу, тронутая до глубины души…
Золотистые глаза из прошлого смотрят на меня с бесконечной любовью. Рука поднимается, и холодный палец смахивает мою слезу трепетно и нежно.
Боль настигает внезапно, выбивает весь воздух из легких. Неуклюже стягиваю грудь руками, чтобы не развалиться на части. Шесть лет прошло… но воспоминания порочным клеймом въелись во все органы. Словно это случилось только вчера, я слышу в памяти чудесный голос, произносящий ужасные, разрушающие меня слова: «Это будет так, будто меня никогда и не существовало…»
Приседаю и глубоко дышу, зажмуривая глаза, - по-прежнему сухие, без единой слезинки. Плакать я разучилась года четыре назад. Поначалу было немного странно, но затем я привыкла. Боль иссушила меня, с тех пор плачет только моя душа. Внутри.
Я позволяю себе немного пострадать на пороге, ведь боль - неизбежная часть моего решения. Было бы глупо считать, что, придя сюда, смогу остаться равнодушной.
Когда мне становится легче, я встаю и медленно бреду, поворачивая фонарь. Выхватываю из темноты яркие кругляки потерянной прошлой жизни: сиротливые гвозди на пустых стенах, черную дыру двери в кухню… и рояль.
На полу повсюду следы, но тот, кто сюда явился и взломал дверь, оставил все нетронутым. Кому нужна старая мебель, гниющая не один год?
Я не могу включить свет в доме - выключатели не работают. Здесь давно… очень давно никого нет. А когда они решат вернуться, меня, скорее всего, уже не будет в живых.
Жизнь смертной так скоротечна.
Шесть лет пролетели как один миг!
Страшно представить, что до старости еще так далеко, целых полстолетия. Неужели все они пройдут в неиссякаемом сожалении об упущенной возможности быть счастливой? Не похоже, что я когда-нибудь смогу забыть, как обещал мне он.
Сдергиваю с рояля огромный полиэтилен, обнажая черную лаковую поверхность. Кладу фонарь так, чтобы не светил в лицо, а рядом опускаю фотографии, диск и билеты - все, что мне осталось от него.
Слезы жгут глаза беспощадно, но так и не проливаются. Эта боль уже настолько давно стала неотделимой частью моего сознания, что физическое выражение не находит выхода на поверхность. Я тяжело, с надрывом дышу, сжимаю кулаки, мечтая разрыдаться и найти в слезах хоть капельку облегчения… но все, что получается, это дико озираться по сторонам, хрипеть и морщиться.
- Вот и все, - говорю я безразличным стенам. Голос ломкий и хрупкий, как надтреснутое стекло.
Мне нужен слушатель, чтобы я не говорила сама с собой, поэтому я представляю себе Эдварда: притаившегося под лестницей, тихо дышащего за моей спиной, присевшего на стул в кухне… не важно, что он меня не услышит. Эти слова я адресую самой себе, внушаю, надеясь избавиться наконец от уничтожающего меня наваждения.
- Мне не нужны твои подарки.
Это ложь. Больше всего на свете я хочу всегда держать их рядом с собой, любоваться на совершенство потерянного возлюбленного и слушать музыку, которую он написал, когда еще любил меня.
- Отпусти меня! - рычу я безнадежно, и напряженные плечи сводит судорога. Голос срывается в крик, каждое слово эхом отражается в одинокой пустоте: - Оставь меня в покое! Ты обещал, что все пройдет! Чего стоят твои клятвы, если я все еще не могу забыть тебя?! Если в каждой тени до сих пор вижу твой силуэт?! Если в каждом сне ищу тебя, блуждая по ночным кошмарам?!
Горло саднит от рыданий, сотрясающих грудь. Я чувствую себя маленькой и беспомощной, будто могу сломаться и осколками рассыпаться к ногам.
Кулак ударяет по черной поверхности, но я не чувствую боли, даже когда ребро ладони начинает жечь. Внутри горит сильнее… сильнее любого физического увечья.
- Я так хочу забыть тебя. - Мой голос звучит жалко, как у придавленной собачонки. Вот я кто - выброшенная за порог домашняя зверушка, ставшая ненужной. - Я так хочу прекратить эту боль…
Пальцы судорожно вцепляются в кофточку, - я и не заметила, что забыла застегнуть куртку. В доме, должно быть, такой же мороз, как и на улице, но этого я не замечаю.
- Я бы умерла, но ты отнял у меня даже это!
Сминаю толстую ткань вместе с собственной кожей, намеренно причиняя себе боль, но она не может заглушить душевной агонии.
- Я все еще люблю тебя… - рыдаю я сухими слезами, качаю головой, признаю и одновременно отрицаю это, - все еще люблю тебя…
Напрасно надеюсь, что после выплеска эмоций я испытаю облегчение - оно не приходит все равно. С ужасом понимаю, что, возможно, захочу вернуться в этот дом снова. Завтра и потом. Здесь нет того, с кем мне хочется встретить каждый рассвет своей жизни. Но есть то, что не даст позабыть.
Я вою, наклонив голову и прижавшись щекой к ледяной поверхности рояля. Глажу пальцами черный лак, будто прикасаюсь к коже бессмертного. А затем скребу ногтями до тех пор, пока запах не извещает, что щепками поранилась в кровь. Ударяю поверхность кулаками сильнее, еще сильнее, так что подарки и фонарь подпрыгивают, а инструмент издает печальный, плачущий гул.
Решение приходит неосознанно, внезапно. Я не в себе, больное безумие поглощает меня, и я оборачиваюсь в поисках подходящего предмета.
- Ненавижу! - кричу я, опуская кухонный стул на полированную черную крышку, плавно изгибающуюся вниз и защищающую клавиши.
- Ненавижу! - сквозь зубы рычу, с новым ударом извлекая из рояля такой же нестройный, болезненный, как мое состояние, звук.
- Ненавижу! - ударяю снова, и разломанная в щепы крышка отлетает прочь. Черные и белые полоски ласкают взор, но ненадолго.
- Ненавижу! - Удар, и с умирающим визгом красивые клавиши разлетаются во все стороны.
- Ненавижу! - извлекаю из благородного инструмента свою, разрушительную песнь.
- Уйди! Уйди! Оставь меня! - Я уничтожаю символ своего возлюбленного, надеясь тем самым стереть его образ из своих мыслей , воспоминаний, прошлого, выкинуть из сердца, из души и продолжать жить.
- Пожалуйста… - умоляю я, в бессилии опуская руки; остатки стула падают вниз. Любимое имя обжигает язык: - Пожалуйста, Эдвард… или уйди, как обещал… или убей…
Я хнычу, низко опустив голову и вздрагивая плечами. Сутулюсь, жалея себя.
Здесь пусто, как в могиле, и теперь я сама хочу уйти.
Беру фонарь, а фотографии со злостью отшвыриваю прочь, чтобы не поддаться искушению забрать их. Мне больно, нестерпимо больно прощаться. Я все еще не готова. Все еще не хочу.
Но я заставляю себя развернуться и, всхлипывая от сухих, нервных рыданий, броситься прочь.
Моя сила воли кончается даже раньше, чем дверь закрывается за спиной. Резко остановившись, я понимаю, что все напрасно…
Нет сил для прощания…
Нет сил для борьбы…
Не могу, не смею бросить здесь единственное, что осталось от прежней любви…
Я такая жалкая. Бесхарактерная, безвольная собачонка, которую выбросили на улицу, а она продолжает хранить преданность тому, кому давно не нужна…
Разворачиваюсь и несусь назад, желая забрать найденное сокровище. У меня будет время, чтобы подумать, зачем он мне его оставил. У меня будет время, чтобы детально рассмотреть каждую его черту. У меня хватит мужества признать, что любовь к нему не угаснет до самой смерти, как бы я ни старалась. Может, если я перестану сопротивляться и отрицать, я смогу как-то жить. Может, даже сделаю кого-то счастливым, если мое вечно мрачное настроение хоть кого-то привлечет.
Может…
А может, и нет…
Но я не расстанусь с частичкой, которая способна заставить сердце биться, как живое, а душу рыдать.
Фонарь хаотично выхватывает куски пространства, освещает изломанный рояль, и стыд заполняет каждую клеточку моего сознания. Как я могла? Как посмела испортить вещь, которой касались его драгоценные пальцы.
Глаза вновь начинает жечь, я почти готова заплакать. Удушье сдавливает горло и грудь.
- Прости… - шепчу я, в припадке безумия собирая разбросанные по пыльному полу фотографии. - Я не могу… не могу с тобой расстаться… я пыталась… но не могу… ты будешь со мной… всегда в моем сердце… ты мой мираж… моя любовь… моя боль…
Падаю на колени, прижимая фотографии к груди, поднимаю голову кверху и ору. Стены отражают мой крик многократным эхом. Качаясь вперед-назад, выплескиваю боль, что сидит глубоко внутри.
- Белла… - сладким шепотом разносит по дому эхо.
- Белла… не надо… остановись… пожалуйста…
Я замираю, и эхо моего крика звенит, постепенно затухая и возвращая пустому дому прежнее пугающее безмолвие, абсолютное и мертвое.
- Если бы я знал…
Кровь так сильно бросается в мое лицо, что на секунду его будто бы охватывает пламя. Воздух выходит из легких, как от физического удара. Качнувшись, я опираюсь на руку, чтобы не упасть, внезапно потеряв сознание.
Боль воскресает времена, когда я намеренно рисковала своей жизнью в надежде вот так услышать бархатный баритон. Но разве сейчас мне что-то угрожает? Или я окончательно сошла с ума, и голос любимого мерещится в безопасной черноте ночи?
- Кто здесь? - тихо, почти спокойно спрашиваю я, не ожидая ответа. Страх, что я могла по-настоящему обезумить, приводит в себя.
Молчание.
Еле заметный скрип половицы возле стены.
Или это мне кажется, потому что я слишком напрягаю слух, мечтая услышать то, чего не существует в действительности…
Поднимаюсь, дрожащей рукой направляя туда фонарь, и вздрагиваю, когда поток света выхватывает лицо. Глаза зажмурены, голова вжата в ссутуленные плечи. Каждая мышца тела напряжена, даже кулаки побелели.
Вздрагиваю, дыхание останавливается. А фотографии падают вниз из ослабевшей руки.
- Эдвард? - мой голос скрипучий, тяжелый, чужой. Мертвый.
Я не верю.
Это может случиться только в моем воображении.
Видимо, потрясение оказалось слишком велико, мой разум не выдержал и спрятался в спасительном безумии.
Что странно: я чувствую себя так спокойно и легкомысленно, как будто ничего из ряда вон выходящего не произошло. Ощущаю себя вполне нормальной. Даже собранной. Сердце бьется ровно, дыхание свободное.
Наверное, это шок.
- Ты здесь? - спрашиваю я у иллюзии, неподвижно замершей возле стены. Мозг работает с поразительной для больного безумием ясностью - я вижу каждую деталь, подмечаю любую мелочь: он выглядит вовсе не так совершенно, как я его представляла все эти годы. Одежда старая и изношенная, местами порвана. На плечах слой пыли, как на предметах вокруг. Волосы в прежнем беспорядке, но неживые, грязные.
- Давно ты здесь? - Запоздало пугаюсь, что он слышал всю мою грандиозную речь.
Глаза распахиваются - черные, напряженные, страшные. Под глазами слишком большие, темно-синюшные круги, отчего лицо напоминает зомби.
Стиснутые губы раскрываются с трудом, чтобы тихо, едва слышно произнести:
- Пять с половиной…
Пять с половиной чего?
Минут?
Часов?
Дней?..
- …лет.
Что?!
Я не могу понять.
Смысла не постигаю.
Память услужливо отсчитывает назад месяцы и годы, и я недоверчиво качаю головой, потому что то, что он сказал, непостижимо, абсолютно невероятно.
Я уехала из Форкса пять с небольшим лет назад.
Он вернулся пять с половиной.
Это означает, что последние несколько месяцев он уже был здесь…
- Нет… - из моей груди вместе с судорожным выдохом исторгается стон. Хватаюсь за сердце, стягивая края внезапно раскрывшейся пульсирующей раны.
Он вернулся
Он вернулся ко мне…
Понимаю, как глупо предполагать такое, но не могу сопротивляться, сердце отчаянно цепляется за невозможную, несуществующую, выдуманную надежду…
Он вернулся, он вернулся, он вернулся, - острыми молоточками стучит в висках.
Обида.
Боль.
Гнев.
Чувства, давно забытые, почти исчезнувшие, пробуждаются к жизни.
- Ты был здесь?! Ты все это время был здесь?! - кричу я на него, прожигая взглядом его напряженную фигуру. - Почему?.. Почему ты со мной даже не поговорил?! Ты ведь мог!.. Я так сильно ждала тебя!.. - с рыданием выкрикиваю и застываю, сжимая руками грудь.
Я так хочу заплакать… но бесполезная сухость жжет глаза, а под толстой зачерствелой коркой сердце бьется как-то глухо.
Лицо напротив искажается, будто от сильных переживаний. Уголки губ искривлены, сильно опущены, в глазах необъяснимый стыд.
Бархатный баритон, который я мечтаю услышать, чтобы поверить, что передо мной не галлюцинация, слышится как тихий-тихий шепот:
- Ты была с Джейкобом… ты была счастлива…
Это звучит ужасно, словно удар под дых. Внутренности скручиваются в тугой узел.
Я была с Джейкобом…
Я такая дура.
- А Джейкоб… - Я не могу поверить в это, и качаю головой. - Он знал?..
Кивок.
События давно прошедших лет плавно выстраиваются в длинную идеальную цепочку, я вижу их последовательность - одно за другим.
Джейкоб знал, что Эдвард вернулся.
И ничего мне не сказал.
Он знал, знал. Но скрыл это.
Боль нового, только что открывшегося предательства разъедает меня. Края раны расходятся еще сильнее, кружится голова.
Опускаю глаза, мне необходима минутка, чтобы свыкнуться с фактами.
Я ведь даже не знаю, почему Эдвард здесь. Глупо предполагать, что из-за меня. Если бы это было так, разве не захотел бы он встретиться?
- А где остальные? - спрашиваю я. - Где Элис? Где твоя семья?
Еле заметное пожатие плечами.
- Ты один?
Крошечный кивок.
Как будто ему трудно говорить, он просто смотрит. Напряженный. Неестественный.
- Почему ты не уехал с ними?
Мне странно видеть мебель в чехлах. В голове все перепутывается, я не могу понять Эдварда - ни тогда, ни сейчас. Что он вообще здесь делает? От кого-то скрывается? Прячется от семьи? От людей? Почему?
Прежде, чем ответить, он облизывает губы, и я замечаю, что они сухие, потрескавшиеся и сероватого оттенка, будто у испорченной временем гипсовой фигуры.
- Тут… - отвечает он с трудом - ощущение, будто он хочет прекратить разговор, избежать его, - мне тут нравится… я хотел быть… здесь…
Его глаза опускаются и отсутствующе смотрят на изувеченный рояль.
Я неловко переминаюсь с ноги на ногу, испытывая сильную вину за содеянное.
- Прости, - шепчу, - я его сломала…
Эдвард медленно покачивает головой из стороны в сторону, его шепот не громче ветра:
- Это не важно… Я все равно не мог на нем играть… уже давно…
Звонит телефон, и я с досадой вынуждена отвлечься на разговор с Чарли. Он беспокоится, он кричит, чтобы я немедленно возвращалась домой, а я не могу отвести от Эдварда глаз. Вдруг он исчезнет, как только я отвернусь? Вдруг он - плод моего больного воображения, отравленного безумием. Поразительное спокойствие, которое я испытываю, похоже на сумасшествие даже сильнее, чем истерика, которая недавно была. Разве так я должна вести себя, встретив любовь всей своей жизни спустя шесть лет? Разве не должна я плакать, унижаться, умоляя его вернуться? Или обвинять в том, что он разрушил мою жизнь?
Так я себе это представляла.
Но все по-другому.
Совершенно иначе.
Я чувствую, будто сегодня замкнулся мой длинный, трудный, болезненный путь. Будто все шесть лет я жила одним этим мгновением, - мгновением из будущего, - как будто, позаимствовав дар Элис, предвидела, что оно обязательно свершится. Как будто шесть лет назад я была заморожена, чтобы сейчас, когда наступило подходящее время, оттаять… как снежинки - слезы луны - оттают весной, не оставляя и следа своего существования.
Так я себя чувствую.
Будто лютой зиме пришел конец.
И наступает оттепель моей жизни…
Я всегда знала, что он рядом.
Я слышала голоса - его голос в моменты опасности.
Я ждала.
Я хранила преданность.
Я все это время любила.
И странная, ничем не объяснимая уверенность в том, что отныне со мной все будет хорошо, дарит мне тот самый покой, в котором я отчаянно нуждаюсь.
Не важно, почему это происходит.
Но я чувствую, как один только взгляд на лицо Эдварда лечит мою застарелую боль…
Хватит ли одной нашей встречи, чтобы я излечилась полностью?
Или, уйдя из этого дома, я снова начну страдать?
В любом случае, это так прекрасно - смотреть на него, не отводя глаз.
И он тоже смотрит… смотрит… неподвижно… пристально…
Чарли угрожает, что если я не вернусь прямо сейчас, он позвонит в полицию. Я обещаю, что приеду через пятнадцать минут. Чарли дает мне двадцать, будто чувствует, как много значат для меня эти дополнительные минуты.
Я знаю, что время свидания с прошлым заканчивается.
Медленно наклоняюсь и собираю снимки - спокойная, даже почти счастливая. Я не смотрю на Эдварда, будто его здесь нет. Кто знает - может, он и существует лишь в воображении. От прекрасной иллюзии отказаться очень нелегко. Даже страшно.
Прижимаю подарки к груди, поднимаю глаза… и тихонько выдыхаю, обнаружив Эдварда на том же самом месте.
Молча жду, вдруг он захочет мне что-то сказать…
Тишина давит, раздражает уши.
Я не могу задержаться.
Я должна вернуться домой.
Не дождавшись от Эдварда ни единого слова, ни малейшего движения, я заставляю себя двигаться к двери, где напоследок оборачиваюсь. Сердце пронзает острая боль, но она другая, не такая как прежде. Новая.
Боль надежды.
«Ты ведь останешься?» - хочу я спросить, но слова замирают на омертвелых губах.
«Я ведь смогу завтра тебя увидеть?» - но язык покрывается колючками льда, сковывает движения.
Если он ответит «нет» - это снова убьет меня.
Я не могу…
Вдруг, если не узнаю ответ сейчас, завтра будет легче пережить разочарование, когда Эдвард окажется сном?
В последний раз запечатлеваю в памяти любимый образ, немного не дотягивающий до совершенства из-за грязной одежды и страшных, слишком голодных глаз, и закрываю за собой дверь…