Глава 2

Утро начинается со скорых сборов. У Беллы назначены две встречи: с Блэком, вице-президентом фирмы, с которой намечено заключение сделки, и с козлом Калленом — прямо так в её ежедневнике и написано «козёл Каллен». И значить это может только одно: Каллен — козёл.

— Костюм должен быть готов через двадцать минут, — скрываясь за дверью ванной комнаты и ничуть не стесняясь мятого, небрежно подпоясанного халата, знакомым приказным тоном говорит Белла. После полноценного ночного отдыха к ней возвращается прежняя самоуверенность и заодно прежняя грубость.

Облегченно вздохнув, я извлекаю из шкафа новенький костюм, приобретенной Ириной. Если бы Ирина ещё могла его погладить. Потому что я с утюгом на «вы», и пользуюсь им редко. А уж такие сложные фиговины, как пиджаки, гладить мне доводилось всего-то несколько раз. Но делать нечего, и, обречённо воткнув утюг в розетку, я осторожно разглаживаю складки на дорогой шерстяной ткани. Через двадцать минут, так или иначе, но мой труд окончен, и костюм возвращается на вешалку, с которой его бесцеремонно срывает Белла. Её не волнует, какими трудами далась мне утренняя победа над помятостью, и ещё меньше её заботит, как костюм будет сидеть. Он всегда сидит на ней хорошо, без дополнительных усилий, словно это врождённое умение — носить деловые костюмы. Заученными движениями Белла на ходу застёгивает пуговицы и отвечает на телефонный звонок. Так же стремительно она причёсывается, красится и, подхватив пальто, обувается.

Несмотря на поспешность и неизбежные накладки, в целом картинка вырисовывается какая-то безрадостная. Утро мрачное и серое. Белая строгая блузка придает дополнительную бледность лицу Беллы. Отутюженный костюм — глубокого чёрного цвета. Лакированные бока «Континенталя» наводят на мысли о похоронах. Гнетущая атмосфера, подобно бетонной плите на плечах, давит на меня всю дорогу. Белла молчит. Мне слышно лишь, как шуршат перелистываемые страницы договоров. Им вторит надёжный мощный движок, который не выкладывается и на сотую долю на широкой расчищенной автостраде.

Но машина, как и очки, как и потёртые джинсы (остальное для исключительных случаев), всего лишь часть образа Беллы. Такой её все привыкли видеть, другой никто её просто не заметит. В некотором роде Свон — заложница самой себя. Она всю жизнь стремилась заставить других поверить в собственное бесстрашие и в собственную силу, что теперь нет иного выхода, кроме как играть по правилам и скрывать слабость и неуверенность. Наивно было бы полагать, что раз она Белла Свон, то ей незнакомы ошибки и опасения. Я-то знаю, всё это ей знакомо, просто не с кем поделиться, и свой крест она тянет в одиночку. Ей бы и сейчас опереться на надёжное плечо, а вместо этого с непроницаемым лицом она привычно едет на встречу со своим врагом номер один. Не знаю, о чём она думает, ну уж точно не о том, что написано в бумагах, которые вскорости с тихим шелестом ложатся обратно в папку.

Встреча назначена в небольшом ресторанчике всего в часе езды от отеля. Эдвард Каллен, словно издеваясь, даёт Белле шестьдесят минут на раздумье в уютном, но таком стылом салоне «Континенталя». Как будто он знает, как непросто Свон в последнее время бороться со страхами и обступившими проблемами, и надеясь таким образом разбить непроницаемую броню. Потому что самый страшный враг Беллы — она сама, и враг этот чаще всего возникает в тишине гостиничных номеров и одиночестве бесконечных дорог.

Каллен задерживается. Однако его помощник оказывается на месте и с галантностью английского джентльмена встречает Беллу. Подаёт руку, помогая выбраться из машины, и провожает до заказанного столика с ослепительной, стоящей колом скатертью в замысловатых узорах. При виде горячих блюд у меня начинает неприлично громко урчать в животе, ведь вместо завтрака я всё утро сражался с утюгом.

Быстренько ретировавшись к стойке, заказываю чашку чёрного кофе с тостами, поедая которые размышляю о том, не сходить ли в машину за позабытой тростью. Вдруг у Беллы всё же появится желание огреть Каллена по башке. Но царящий в ресторанчике уют не отпускает, заставляя расслабиться напряжённые мышцы ног. Плюнув, в конце концов, на трость, я заказываю ещё кофе.

Между тем Белла молча цедит минералку и слушает объяснения помощника Каллена. Что-то про неожиданные дела и про внезапность встречи. И непонятно, для чего Белле вообще понадобился личный разговор с Калленом. За всё время их конфликта она ни разу не изъявляла подобного желания, не снисходя даже до телефонных оскорблений, оставляя радости общения с врагом юристам. Неужели Свон захотелось посмаковать чужое горе и воочию увидеть первую реакцию Каллена на происходящее. А впрочем, не так она глупа, чтобы ради секундного удовольствия раньше времени выкладывать карты на стол. Разумное объяснение может быть одно: ей стало любопытно. Любопытно посмотреть на человека, давшего могучему холдингу звонкую — настолько звонкую, что о ней давно шепчутся знающие люди — пощёчину. Сколько могла Свон боролась с собой, но в итоге не смогла устоять.

Когда появляется Эдвард, я невольно зажмуриваюсь и пытаюсь тайком ущипнуть себя за руку. Но проснуться было бы самым простым решением всех наших проблем. К столику подходит тот самый игрок в снежки, только без дурацкой куртки и шапки с бубенчиками, но всё такой же располагающий к себе и улыбчивый. При виде Свон улыбка на тонких губах Каллена блекнет, но тут же возвращается — широкая и щедро приправленная ядом.

О, господи! Я начинаю понимать всю катастрофичность ситуации. Белла никогда раньше не видела Эдварда. Они не встречались на конференциях и презентациях, не сидели за одним праздничным столом и даже не играли в гольф. А журналы и газеты Белла редко удостаивает вниманием. Результат — вот уже два месяца как столкнулись деловые интересы двух фирм, но сами главные действующие лица только что познакомились. Хорошая насмешка суки-судьбы! Правду говорят — врага надо знать в лицо, а не то рискуешь попасть в глупое положение.

Белла берёт себя в руки так же быстро, как и всегда. Единственное обстоятельство способное её выдать — это хромота. Но пока Белла сидит за столом, она в безопасности, её личность не будет раскрыта, и у Каллена не появится повода посмеяться над неловкостью и заторможенностью конкурента. Право, какая ирония — столкнуть в сугроб злейшего врага при этом не знать, кого именно ты столкнул.

— Мисс Свон, — протянутая Эдвардом рука повисает в воздухе над фарфоровыми тарелками и изящными узорами салфеток, над столовым серебром и недопитой бутылкой «Перье».
— Садитесь, мистер опоздун, — равнодушно бросает Белла. В зале слишком много свидетелей — помощник Каллена и два его охранника, — для того чтобы она позволила себе хотя бы один неверный жест или малейший намёк на волнение.

Далее встреча протекает вполне предсказуемо. Высокие стороны обмениваются угрозами и, образно говоря, бряцают оружием, и машут кулаками. Правда, в какой-то момент от гипотетического махания до реального рукоприкладства всего один шаг, и Белла с Эдвардом едва не набрасываются друг на друга, захваченные единым порывом ярости. Разнимает их охранник, оттащив Каллена чуть в сторону и насильно усадив на стул. Хороший секьюрити всегда знает, кого лучше не трогать, а в данной ситуации лучше всего держать руки подальше от Свон.

Белла упивается предстоящей победой и довольно жмурится в редких солнечных лучах, проникающих через занавешенное окно ресторанчика. Но длится её триумф лишь до того момента, как за Эдвардом Калленом захлопывается дверь. Маска удовлетворённости враз слетает с воскового лица Свон.

— Твою мать, — говорит Белла, ни к кому конкретно не обращаясь, и в голосе звучит отчаяние.

Что интересно её так напугало? Конечно, если Каллен узнает, кого извалял в снегу, приятного окажется мало, но будем откровенны: в жизни Беллы случались вещи похуже скандалов в стиле бульварной прессы. Это даже не потянет на десять баллов из ста. Тем не менее Белла взволнованна, её почти ощутимо трясет, и только многолетняя привычка не выдавать эмоций спасает положение.

До назначенной на три часа встречи с Блэком Свон развлекает себя тем, что непрерывно курит сигареты. Хотя сам процесс сложно назвать курением. Белла закуривает сигарету, делает одну глубокую затяжку и сидит, уставившись в стену до тех пор, пока тлеющий окурок не начинает обжигать ей пальцы, тогда она тянется за пачкой, и всё повторяется вновь. И так много-много раз подряд, словно на упаковочной линии.

И кто знает, если бы не необходимость переговорить с Джейкобом Блэком, сколько бы продолжалось безумие и сколько раз мне бы пришлось бегать за очередной пачкой «Парламента». В этом смысле Джейкоб Блэк дважды оказывает Белле услугу. Первый раз — соглашаясь на встречу и второй — вырывая из зачарованного круга сжигания сигарет.

Сколь ужасной ошибкой был его поступок, Блэк понимает довольно скоро. Белла не склонна к напрасной трате времени. Она практически сразу протягивает Джейкобу конверт из белой плотной бумаги без надписей и опознавательных знаков. В конверте — несколько сложенных втрое листов бумаги. Тот самый компромат, от которого невозможно отмахнуться и который управляет миром.

Фигурально выражаясь, Белла легко и непринуждённо прижимает низкорослого, сбитого Блэка к стенке. Она в своей стихии, у неё за плечами тысячи бесед, переговоров, разговоров, сделок и договоров. Стратегия по выигрышу отработана и проверена. Белла действует как умелый полководец, вовремя бросая отборные силы то на один фланг, то наскакивая с другого, а то идя в лобовую атаку.

— В конце-то концов, мы с тобой уже работали, а этот Каллен, что ты о нём можешь сказать? — внезапно спрашивает Белла. — Он всего лишь папенькин сынок и в этом всём крутится недавно. Рискуешь с ним пролететь.
— Недавно, но слухами земля полнится, — резонно замечает Блэк, пряча за салфеткой довольную улыбку от осознания того, что хоть и не сильно, но смог уколоть Беллу.
— О, да брось! Это он тебе впаривает, чтобы сделку обставить. Ему ведь, кроме пустых слов, больше и предложить нечего. А за моим предложением реальные деньги. Перспективы дальнейшего сотрудничества. К тому же, — Белла выдерживает паузу, — я слышала про твою тяжбу с «Саншайн корп». У меня хорошие адвокаты, они ещё ни одного дела не проиграли.
— У меня тоже неплохие адвокаты, — пытается увильнуть Блэк. — Да и у Каллена, думаю, адвокаты не хуже. Процесс я выиграю.
— Серьёзно? — Белла смеётся. — На данный момент дело твоё выглядит довольно уныло.
— Если у тебя такие хорошие адвокаты, какого хрена ты не оспорила сделку?
— Ты про оффшор? — Белла снова усмехается, будто бы её ничуть не уязвила выходка Каллена. — Попытайся я вернуть фирму через суд, мне бы пришлось долго объяснять властям своё нежелание платить налоги. А так им предъявить нечего, все концы обрублены.
— Оффшор для отмывания денег, ай-я-яй.
— Блэк, не будь кретином, они только для того и существуют. Уверена, у тебя самого липовых фирм как проституток на Гербертштрассе. И вся разница между нами в том, что мои схемы полны изящества и красоты, а твои напоминают мне топорный труд ремесленника. И знаешь что? Я не буду тебя уламывать. Согласишься на сотрудничество — получишь приличное вознаграждение, выиграешь свой несчастный судебный процесс и в качестве бонуса — конвертик.
— Здесь копии, а я хотел бы оригиналы.
— На оригиналы данных шедевров современного искусства ты пока что не заработал.

Блэк обещает подумать, и видно, что ему, в самом деле, есть над чем подумать вечером. Столь же очевидно, что победа уже у Беллы в руках. Оставалось только всё скрепить официальными бумагами. Но правила есть правила, и Блэк выторговывает несколько дней для принятия окончательного судьбоносного решения.

Победа или поражение, а Рождество нам, скорее всего, придётся провести вдали от дома. Вернее, мне — провести вдали от дома, а Белле — провести вдали от комбината и ёлки с экструдерами и сушилками. Ёлка, установленная в холле отеля, для Беллы как будто не существует. Она проходит мимо по несколько раз на дню, едва замечая праздничные украшения, и лишь слегка морщится, не ощущая рядом с запахом хвои привычных химических паров. Что и говорить, Свон без химии жить не может — почти каждый час звонит на комбинат, справляется о делах, отдаёт указания и решает возникшие за сотни километров вопросы.

Тем страннее выглядит поступок Беллы, когда вечером она отправляется гулять, оставив в номере оба телефона с негаснущими от входящих вызовов экранами. Это поспешное бегство выглядит ещё более странно, если принимать во внимание намотанный в три слоя шарф, надвинутую на глаза шапку и солнечные очки. В странном наряде Белла добрых три часа наводит страх на постояльцев гостиницы, неспешно прогуливаясь по ухоженным тропинкам парка. И мне кажется, что она готова гулять до утра.

Часа через три мы натыкаемся на Эдварда Каллена, возвращающегося с лыжни. Либо же ему просто нравится таскать с собой лыжную экипировку, привлекая таким образом молоденьких искательниц перспективных женихов. Кто поймёт богатых? Взять хотя бы Беллу и её странное желание гулять вечером в солнечных очках, сапогах на высоком каблуке (это в комплекте с тростью) и купленной по пути из ресторана куртке, что размеров на пять больше необходимого. В жутком облачении Белла вообще не кажется Беллой, скорее уж психически нестабильной экзальтированной дурой.

Зато Эдвард вполне узнаваем. С фирменной улыбкой и с радушием напоказ, реальную стоимость которого у меня был шанс узнать сегодня. Тем не менее Каллен не может не располагать, не может не нравиться — это про таких девушки говорят «Лапочка!». Эдвард прямо-таки заставляет относиться к себе гораздо лучше, чем того заслуживает. А уж рядом с угрюмой, замкнутой Беллой он смотрится и того симпатичнее.

И чем больше я их сравниваю, тем больше нахожу различий как чисто внешних, так и более глубинных. Эдвард (если верить единственной коротенькой статье, прочитанной ранее) учился в частной школе и каком-то престижном колледже. У Беллы же не было ни желания для того, чтобы закончить обучение, ни соответственно диплома. Эдвард приковывал внимание располагающей внешностью, улыбкой и открытым взглядом, Белла излучала некую внутреннюю мрачную и несколько тёмную силу, парализующую волю. Эдвард брал академическим образованием и, по-видимому, пользовался мёртвой теорией и опытом предыдущих поколений, Белла полагалась на врождённый талант, помогавший ей выстраивать сложные схемы и держать несметное количество информации в голове, а также на практику и знание процесса. Но главное отличие заключалось в том, что Эдвард был менеджером, севшим в кресло, ещё недавно принадлежавшее отцу, а Белла являлась собственником, и всё, чем она управляла, действительно принадлежало ей, а не кучке липовых акционеров, и в своё время за «всё» пришлось сражаться.

— Рад видеть вас снова и рад, что всё в порядке, — тепло приветствует Беллу Каллен. К несказанному моему облегчению, он по-прежнему её не узнает. Каллен говорит ещё что-то, но я его почти не слушаю, полностью сосредоточившись на Свон. Я жду её реакции, её жестов, её слов, могущих выдать истинные чувства или хотя бы показать, что чувства у Беллы есть.
— Всё хорошо, — голос Свон в притихшем засыпающем воздухе отчётливо хрипит. Как жаль, что лица Беллы я не вижу: оно надёжно спрятано за шарфом, шапкой, очками и сгущающимися сумерками, плотную пелену которых пока ещё не пробивают огоньки фонарей и праздничных гирлянд.
— Давно гуляете, замерзли? Выпить со мной не хотите?
— Да, пожалуй.

Выбитый из колеи столь легкомысленным и поспешным согласием со стороны Беллы, я некоторое время стою столбом, а придя в себя, спешу нагнать удаляющуюся парочку. Когда я подхожу достаточно близко для того, чтобы расслышать завязавшийся между Эдвардом и Беллой разговор, то они уже над чем-то весело смеются, и голос Свон, такой непохожий на привычное пение стальных струн, звенит сладкоголосой арфой.

Да она с ума сошла! И тем не менее реальность такова, что Белла идёт рядом с врагом, мило щебечет о всяких глупостях и не пытается Каллена даже пальцем тронуть. Если не знать кто они такие, то их легко можно принять за влюблённую пару. И ладно Эдвард, пребывающий в благостном неведении, но Белла? Белла, куда она смотрит? Зачем ей все эти игры в таинственную незнакомку?

Измучившись от тяжёлых и бесполезных мыслей, снова прислушиваюсь к беседе.

— И чем ты занимаешься в свободное от игры в снежки время? — Белла, когда надо, умеет изображать идиотку.
— Наверное, как и многие, занимаю чужое место. — Неожиданно выдаёт Эдвард, при этом голос его звенит от сдерживаемой боли и вплетённой в неё досады на себя. Случайно или нет, но он сорвался, позволил себе один лишний шаг. Теперь очередь Беллы. Несмотря на лёгкую дымку сумерек и необъятную куртку, я вижу, как напрягается её сгорбленная спина. Для Свон кресло генерального — нечто вроде трона, короче, штука, связанная с некими священными обетами и понятиями долга. Сел во главе стола — будь добр люби и заботься о работниках своих, направляя и оберегая. Не ропщи и гордись.
— Занимательная точка зрения, — осторожно замечает Белла спустя какое-то время. — Но мы сами выбираем свои места в концертном зале под названием жизнь.
— Я согласился только потому, что так хотел отец. С самого моего рождения он грезил о дне, когда передаст «скипетр и державу» старшему сыну. Дело в том, что отец слегка повёрнут на монархических идеях и всё в таком духе.
— Ты случайно не наследный принц?
— Ну, если бы. — Тяжкий вздох. — Я всего лишь генеральный директор. — Далее Эдвард называет хорошо знакомую Белле фирму, и тот факт, что при этом Свон не скрипит зубами, смахивает на чудо.
— Хорошее местечко, но если оно не по тебе, если сердцем чувствуешь, что не по тебе, уйди — в мире много дорог. Родителей можно иногда слушать, но не стоит позволять им проживать две жизни: свою, да ещё и твою.
— Я воспитан так, что до определённого момента мне и в голову не приходило отказаться и сделать хотя бы один самостоятельный шаг, а тем более свернуть в сторону. Я и сейчас не хотел бы огорчать отца. Он хороший человек и во все времена в первую очередь думал о семье. Если бы он не считал, что так будет для меня лучше, он никогда бы не стал настаивать. Он сумел бы отказаться от собственных желаний ради моего счастья. Так почему бы и мне не отказаться от своих грёз ради него?
— Родители могут жить для детей, имеют право жить в детях, но не должны жить за детей.
— О, мы пришли! — Спешит свернуть зашедшую не в те дебри беседу Каллен потому, как даже мне ясно, что не о таких вещах он хотел бы говорить с понравившейся девушкой.
— Миленькое местечко, думаю, мне здесь понравится. — Белла тоже не жаждет продолжения щекотливого разговора об отцах, детях и месте в жизни и с лёгкостью ухватывается за выпавшую возможность перейти на иные темы.

Всей толпой мы заходим в бар. Счастье Беллы, что уже вечер, а в небольшом, забитом зале скудное освещение, неспособное пробить плотные слои сигаретного дыма, зависшие над столиками. Тем не менее очки и шарф Белла не снимает. Отговаривается простудой и слезящимися глазами. Не понятно, что думает Эдвард, но ему, кажется, нравится разыгрываемая Свон постановка с загадочной дамой. Для Эдварда происходящее очередная игра — он ведь, по сути, так и не повзрослевший мальчик. По его венам растекается волнение от предстоящего захватывающего приключения. Снять обычную проститутку на курорте может каждый, а вот увиваться за окутанной муаровым ореолом тайны женщиной — это история из другого репертуара, способная украсить список любовных похождений любого мужика.

Весь вечер я стараюсь сидеть тихо и не высовываться, но при этом всё же быть в курсе событий, что довольно не просто. Шум и дым мешают слышать и видеть. Я могу лишь догадываться, о чем идёт разговор по случайно вырванным из общего гомона словам и едва различимым в полумраке улыбкам и ужимкам. Белла делится детскими воспоминаниями. Говорит о разводе родителей, о частых переездах, о том, что с трудом закончила школу. У неё никогда не было близких друзей. Она не ходила на выпускной бал. До двадцати лет ни разу не была на свидании. А там стало не до парней и не до нормальных отношений. По-видимому, говорит всё как есть, выставляет товар лицом и ждёт реакции Каллена. Она могла бы соврать и предъявить вымышленный, заманчивый и отшлифованный тысячами встреч и приёмов образ, но она и так знает, что образ-мираж Каллену понравится, так же как он нравится почти всем мужчинам. А вот понравится ли ему неприглядная истина — это ещё вопрос.

Но у откровенности Свон есть границы, и они совпадают с границами комбината. Ни слова о работе. Любимый цвет, любимый напиток — пожалуйста, сфера занятий — категоричное «нет». Эдвард играет по тем же правилам, хотя с его стороны это чистой воды эгоизм и желание не быть слишком уж предсказуемым. Он рассказывает о частной школе, об учителях, до сих пор применяющих физические меры наказания. О марихуане и передозировке в пятнадцать лет. Вскользь упоминает о несчастной любви и обходит стороной своё президентство.

Кто бы мог подумать, что вечер окажется таким невыносимо длинным. Да и вообще заканчивается вечер только ближе к полуночи, необратимо перетекая в ночь. Эдвард прощается с нервничающей Беллой на одной из парковых аллей. Свон, оторванная на несколько часов от рычагов управления холдингом, дёргается, напоминая наркомана в период ломки. Она как волк, вышедший из леса и озирающийся на темнеющий вдали строй деревьев, постоянно смотрит в ту сторону, где остались гостиница и телефоны с набегающими цунами непринятых вызовов. Рефлекторное движение. Отсюда не видно ни окон нашего номера, ни самого отеля. Но иллюзорная цепь крепка, и длина её ощущается, стоит звеньям натянуться. Подумав о цепи, я мысленно усмехаюсь. Мне хочется сравнить Беллу с могущественным джином, а комбинат — с лампой, к которой джин прикован навечно.

— Мне пора. — Охрененные слова. На месте Беллы я оставил бы их для врагов. Но Свон спешит, её уход далёк от таких определений, как «изящный», «красивый», и напоминает стратегическое отступление. На продумывание речей времени нет.
— Встретимся утром. Здесь! В десять. — Я мысленно аплодирую Эдварду. Более сложную информацию Белла просто не усвоила бы и, чего доброго, смогла бы успокаивать себя тем, что они просто не успели договориться о планах на завтра или не услышали друг друга. Но такого блестящего шанса, такого простого выхода Эдвард Каллен ей не оставляет. Он со стремительностью урагана захлопывает последнюю дверь, как всегда бьёт без промаха, с лёгкостью находя слабые места в обороне противника.

***
Едва разомлевшее утреннее солнце отделяется от чёрной линии далёкого леса, как Свон спешит нацепить пальто, шапку, шарф, очки и сбежать из номера. Меня она даже не замечает, и я некоторое время просто иду следом, извлекая пользу из того факта, что меня привыкли считать предметом мебели. Но завидев за очередным поворотом Каллена, резво прыгаю в сторону, прячась за ёлкой. Не хватало ещё, чтобы он меня узнал. Конечно, маловероятно, что Эдвард вообще в мою сторону хоть один раз посмотрел или посмотрит, а тем более станет меня разглядывать, но лучше перестраховаться, чем потом выслушивать нотации от Беллы, или, что ещё лучше, получить от неё тростью по мозгам.

Вместо приветствия Эдвард запускает в Беллу снежком. О Господи, если бы мне предложили оказаться сейчас на тропическом острове с коктейлем и девочками, я бы сказал: «Извините, но нет». Ради созерцания выражения крайнего замешательства на лице Беллы Свон я готов на всё. Ах, эта восхитительная смесь оторопи и бушующей внутри подавляемой радости! Такой Свон никто и никогда не видел. И вряд ли ещё когда-нибудь увидит, по крайней мере, я на это искренне надеюсь. Какое же офигительное чувство. Я — избранный.

— Хм, — говорит Белла, — хм. — На то чтобы окончательно прийти в себя ей требуется несколько минут. Всё это время Эдвард Каллен хохочет, и мне стоит немалых усилий не засмеяться вместе с ним: его искренний смех, разливающийся в морозном воздухе, заразителен.
— О! — На это уходит ещё минута. А после Белла наклоняется, с опаской зачерпывает пригоршню снега. — Хм. Ну ладно!

Первый бросок получается не совсем удачным. Снежок разваливается в воздухе, не долетая до Каллена. Но Свон, не задумываясь и не медля ни секунды, смело загребает новую пригоршню снега. И ещё и ещё. Не наблюдай я эту сумасшедшую картину собственными глазами, первого бы рассказавшего о подобном обвинил в гнусной лжи и подал на психа в суд. В самом деле, пока не увидишь, как гранитная глыба тает (хотя бы немного), не поверишь в то, что такое возможно. Но вот же она, Свон, почти превратившаяся в памятник при жизни, медленно обращается в нормального человека с нормальными эмоциями. Чем не рождественское чудо?

Снежное побоище сменяется совместной лепкой снеговика. Белла, у которой по этой части руки явно не из того места растут, пытается сварганить из снега нечто потрясающе кривое. Вместо сферы у неё получается куб с глубокими вмятинами по всему периметру. Ужас, одним словом. Но даже этот ужас не мешает им с Эдвардом веселиться и ежеминутно валять друг друга в сугробах. Ясно же, что лепка снеговиков для них не главное, и за результатом никто не гонится.

— Столько снега никогда ещё не видела. А ведь я была и в Швейцарии, и в Сибири. — Внезапно замечает Белла, когда они с Эдвардом, прикручивают парочке снежных страхолюдов носы из ёлочных шишек. Мне хочется одной из шишек заткнуть рот самой Свон — нельзя же так быстро раскисать и превращаться в счастливую дурочку.
— Здорово. Как такое возможно, там же снег повсюду?
— Только не в отелях, — пожимает Белла плечами. Радость её слегка блекнет, она начинает понимать, какую глупость сморозила.
— Забавно, я думал, что чем больше мы будем общаться, тем больше я о тебе узнаю, а оказалось всё наоборот. Чем дальше, тем загадочнее.
— Есть глубины, в которые не стоит даже и заглядывать, — Свон вздыхает. Без сигарет ей сейчас явно непросто, но и закурить она почему-то не решается.
— Неизвестность страшна до той поры, пока остается неизвестностью.
— Когда узнаешь правду, ты перестанешь так думать. Я не пугаю и не пытаюсь интриговать, я говорю то, что думаю.

Несмотря на подобные оптимистичные заверения, день продолжается, и неприятный разговор испаряется из памяти так же быстро, как единственное хилое облачко на солнечном небосклоне. Эдвард учит Беллу радоваться мелочам жизни и получать кайф от каждой минуты. Но проще, наверное, сдвинуть стотонный камень в одиночку, чем извлечь из глубин души Свон всё хорошее, что там похоронено.

Родилась ли Белла в Аризоне или нет, но все зимние забавы ей противопоказаны. Да и вообще умение веселиться и проводить свободное время иначе как за столом, заваленным бумагами, давно у Свон превратилось в атавизм и отсохло за ненадобностью. Так что все усилия Эдварда направлены на реанимацию мёртвого больного. Но он старается, и Свон почти счастлива, хоть и набила несметное количество шишек и едва не свернула шею. Я и сам немало пострадал от сумасшедшей слежки, но мысль о том, чтобы плюнуть на всё и пойти в бар глушить коктейли меня даже не посещает.

Дни проходят один за другим и чем-то напоминают сон наркомана. Днём Белла безжалостно давит на Блэка, пытаясь выгрызть победу любой ценой, не скупясь на самые грязные средства и тем самым нанося ощутимый удар по фирме Каллена. Зато вечером она надевает шапку, повязывает шарф и, бодренько напевая, отправляется на прогулку с Эдвардом. Как ни странно, вдвоем им легко, и никогда не возникает недостатка в темах для разговора, хотя иногда разговоры заходят не туда. Этакая лесная тропка, бежит себе и бежит, потом внезапно виляет в сторону, и снова всё гладко. Спасает общность взглядов — у обоих за плечами многомиллиардные империи, миллионы проблем и тысячи людей. На жизнь в целом и на многие её проблемы, в частности, они смотрят не как все — весьма извращённо и цинично.

Нагулявшись и наболтавшись, Белла и Каллен, как правило, заваливаются в кафе. При этом Эдвард с поразительной проницательностью выбирает не дорогие ресторанчики и клубы, от которых у Свон сводит челюсть, а совершенно невообразимые, неприметные забегаловки. А потом они опять выбираются бродить до самой ночи по тропинкам, парковым аллейкам и узеньким улочкам. Эдвард открывает для Свон мир, который всё время был рядом, но всё время оставался за пределами видимости. И какая же женщина устоит, когда ей на блюдечке преподносят не что-то там, а мир? По крайней мере, Свон пытается держать оборону — она изо всех сил сдерживает рвущиеся наружу эмоции и не позволяет себе многого. Но и ей и Каллену уже ясно, что это всё лишь мелкие уступки перед окончательной капитуляцией.
***
В последний вечер перед Рождеством Белла стоит у ёлки, Эдвард рядом, переминается с ноги на ногу. Я позорно укрываюсь с противоположной стороны, при этом стараясь ничего не упустить и не обнаружить своего присутствия. Белла долго роется в карманах куртки. Эдвард проделывает то же самое. Оба входят в список богатейших людей планеты, и у обоих нет с собой клочка бумаги или блокнота. Зато у Беллы имеется крутая именная ручка, подаренная ассоциацией промышленников к пятилетию деятельности. Но не нужно становиться провидцем, чтобы догадаться — ручку Свон никогда не достанет, дабы не быть уличённой в затянувшемся и принявшем опасную форму лицедействе. Вместо этого она просит у Эдварда его «Паркер». А всё для того, чтобы накарябать убийственно неразборчивым подчерком рождественское желание на чудом обнаруженной в кармане двадцатке. Поскольку купюра у них одна на двоих, написав что-то, Белла осторожно загибает уголок и передает ручку Эдварду. Настаёт его очередь загадывать и желать. Он, как и Белла, долго не думает, и уже через несколько минут дежурный портье вешает на ёлку перевязанную серебряной ниточкой купюру. Многие постояльцы гостиницы давно сделали то же самое, но ни у кого из них не хватило ума писать о сокровенном поперёк лица Джексона. Но Белле, как всегда, плевать, а Эдвард играет в увлекательную игру с романтическим уклоном. Каждый из них живёт в своём мире, и миры эти странным образом пересеклись, рождая на стыке сверкающий сказочный купол, в котором отныне поселилась любовь.

Я боюсь за них обоих, но ничего не могу поделать. Я даже не в силах сделать так, чтобы не состоялся сегодняшний маскарад. О да, проклятый маскарад! Но это именно то, что нужно для Беллы с её маскировкой. По крайней мере, ей не придётся приходить на праздник в шарфе и шапке, натянутой до бровей, и весь вечер потеть в тёмном укромном углу. Риск разоблачения минимален.

И не удивительно, что известие о маскараде смогло так осчастливить и без того утонувшую в море счастья Свон. Расслабившись, она полностью отдаётся предпраздничной радости, окунаясь в эйфорию с головой. Сто против одного, мозги Белла где-то потеряла несколько дней назад. Распевать рождественские гимны, принимая душ, перед тем как отправиться на маскарад со злейшим врагом, это почти не нормально, а по меркам самой Беллы — подобно катастрофе. Тем не менее она порхает по номеру с полубезумным взглядом и дрожа от возбуждения. Энергия из Свон вырывается почти что физически ощутимыми, мощными протуберанцами.

После жуткого вечера приготовлений само феерическое появление Беллы в платье из алого атласа как-то теряется и производит на меня куда меньшее впечатление, чем ожидалось. Или я привыкаю, или уже не в силах реагировать на новые удары судьбы. Единственное, что я вообще могу испытывать, это облегчение от того, что платье подошло и сидит на Белле словно перчатка на руке, и, значит, Ирина вновь не ошиблась с размером и прочей фигнёй.

Утопить дурное настроение я пытаюсь в шампанском, но пью его так, что почти не ощущаю изысканного вкуса и тонкого аромата. Между бокалами без особого энтузиазма разглядываю празднично разодетую, благоухающую всеми ароматами мира толпу. Яркие пятна, бросающиеся в глаза краски, целые волны и водопады из тканей, слепящий блеск камней и золота. При таком раскладе строгий фасон и одинокая нитка жемчуга на шее у Беллы должны были бы смотреться не самым впечатляющим образом, но тем не менее такого сногсшибательного наряда, как у Свон, нет ни у кого. Далеко не сразу я понимаю, что дело не в платье и не в бриллиантах. Дело в Эдварде, в том, что для него сегодня Белла самая красивая, и сияет она именно от этого отражённого света обожания. И пусть у остальных дам есть драгоценности, но зато не имеется и карата искренних чувств. Но не стоит завидовать, потому что завтра Белла пополнит серые ряды лишённых любви дев, возвращаясь обратно к работе, к комбинату с вожделенным договором и без Эдварда. Мгновения счастья неумолимо таят, приближая завтра. Завтра Рождество и отмечать его Белла будет, не с любимым, а вместе с коллегами, привычно распевая похабные песни под своей неповторимой ёлкой, мигание красных огней на которой не воспринимается на комбинате за признак надвигающейся аварии.

Расслабившись, Белла позволяет себе забыть, что красный всё же значит опасность. Она о многом позволяет себе не вспоминать, отдаваясь запоздавшей на много лет любви. Отпустив душу на волю, она не имеет сил вернуть всё на круги своя.

О чём она только думала? О чём думала, когда валялась в сугробе и глядела в ясное голубое небо? Что она чувствовала? Я не знаю. Наверняка, на долю секунды Белла очнулась и с пугающей ясностью осознала, что есть не только работа, но и яркое солнце, пушистые тучи и он, тот, кто столкнул в снег и кто проявил о ней искреннюю заботу. В отличие от меня, ломавшего голову над тем, что стало бы с холдингом в случае серьёзной травмы и потери Беллой ясности рассудка, Эдвард просто её пожалел. Увидел в ней то, что не видел никто и никогда. Человека живого и отнюдь не из стали, а из плоти и крови — уязвимого и страдающего.

Сначала была жалость, после щекочущая нервы интрига, занимательная игра, незаметно переросшая в подлинное чувство. Так они оба и попали в невидимые опасные ловушки. Белла, забывшая о простых чувствах, с лёгкостью упала любви навстречу, слишком поздно осознав последствия и не вспоминая о том, что рядом враг. А Эдвард — такой талантливый и хитрый в бизнесе — в жизни оказался взрослым ребёнком, не воспринимающим происходящее с должной серьёзностью и легко увлекающийся. И если сначала увлечения вели его по светлой поляне, усыпанной яркими благоухающими цветами, то в конце пути его ждала мрачная чащоба.

***
Самолёт в три, Белла возвращается в номер в половине второго, быстро принимает душ и переодевается в один из серых костюмов — первое, что попалось под руку. Лицо у неё спокойное, хотя взгляд как у больной собаки. Она просто не умеет плакать, либо не в праве себе позволить быть слабой именно в это грёбаное утро, иначе давно бы разрыдалась. Белла держится не хуже Китайской стены: гордая и неприступная. Холодная и отстранённая. Её телефон разрывался от входящих звонков, но она не отвечает ни на один.

— Может быть, если он без меня взорвётся, я буду свободна? — внезапно спрашивает Белла, и я невольно вздрагиваю. Меня пугают и сами слова, и её бесцветный голос. Не может быть, чтобы Белла всерьёз желала гибели своему детищу, своему производству, в которое столько вложила. Сил, любви, несбывшихся мечтаний и прошедшего мимо счастья, чувств, теплоты, здоровья, способностей, ума и нервов, бессонных ночей, гнетущего чёрного отчаянья, боли и слёз. Она отдала всё, но не получила от бездушной кучи железа ни хрена. Ничего, кроме кучи денег — множество нулей в конце счёта, вот и всё, что есть у Беллы.

Но не может быть, чтобы Свон настолько разочаровалась, чтобы взять и плюнуть на холдинг. Она же сама не верит в реальность того, о чём только что говорила, просто так ей легче. Легче выплёскивать обуявшие душу страхи и сомнения. В пустых словах она ищет выход, готовая искать его в чём угодно, а на самом деле слёпо тычась в глухие стены тупика. Тяжелый момент. В Свон говорит не руководитель, не менеджер, а измученная страдающая женщина, осознавшая всю глубину своего одиночества. Белла поняла, чего была все эти годы лишена и без чего ей придется прожить оставшиеся десятки лет. Изменения, которые я хотел бы считать незначительными, затронули что-то глубоко внутри Беллы, во мраке, куда раньше не способен был пробиться ни единый лучик из внешнего мира. Она менялась на глазах. Не сбрасывала старую шкуру, а болезненно эволюционировала, оставаясь внешне вроде бы такой же, как прежде, но при этом заставляя меня трястись от страха всё сильнее с каждой минутой.

Мне почти жаль её. Почти. Потому что в этот тупик она долго и методично загоняла себя сама. Белла собственноручно лишила себя права голоса, взвалив на одни хрупкие плечи заботы о тысячах человек. Именно потому, что она в ответе за работающих на холдинг людей, она и не может разбрасываться репутацией холдинга и отказываться от мести Каллену. Иначе придут другие и растащат всё по частям. Единственный шанс — отомстить и наказать наглого Каллена, вырвав важный контракт. Око за око. Одна оффшорная фирма за миллионную прибыль. Поквитаться, невзирая на чувства. Белла не имеет права думать только о себе. На первом месте интересы комбината и, в общем-то, чужих людей. Когда-то давно она научилась делать так, чтобы интересы холдинга и её личные совпадали, но с Эдвардом этот номер не пройдёт. Уже не прошёл. Мосты сожжены, и свежие ожоги болят.

Больше Белла не произносит ни слова. Потоптавшись на месте, я беру готовые к путешествию чемоданы и спускаюсь по лестнице. В холле никого нет, и мне не хватает сил на то, чтобы сдержать собственное любопытство. Оставив багаж у нижней ступеньки, подхожу к ёлке. Двадцатка чётко выделяется на фоне однотипных белых листков, как орхидея среди сорняков, и я легко её нахожу. Но не успеваю разобрать трудный подчерк Беллы, как в дверях появляется Эдвард. Навстречу ему спускается Белла. Её строгое черное пальто и бледное, белое лицо нельзя спутать ни с чем.

Я не умею читать мыслей, но тут всё ясно, учитывая, что ночевала Белла где угодно только не в номере и пришла только после обеда. Могла бы она ускользнуть в предрассветных сумерках, но предпочла первый раз в жизни взвалить решение важного вопроса на чужие плечи, полностью перекладывая ответственность. Не в силах отыскать выхода из тупика, она поставила перед фактом Эдварда, предлагая решать, что делать дальше ему и признавая собственное бессилие. Потому что любить Эдварда Каллена могла незнакомка в шарфе и шапке до бровей, но не Белла Свон. Потому что любить ли Беллу Свон мистеру Каллену решать Эдварду. Белла давно для себя всё решила.

— Договор у тебя, — спокойным, ровным голосом говорит Эдвард. На лице его заметны следы усталости. Под глазами — тёмные полукружья. Вместо улыбки — чёткая, прямая линия губ. Меньше чем за стуки Белла выпила из Каллена добрую половину жизни, отравив всего одной каплей правды чистую, свежую кровь, внеся в душу смятение и мрак.
— Да. Он у меня. Не будет больше никаких недоразумений. — Не в силах смотреть Эдварду в глаза Белла принимается разглядывать мыски собственных сапог. Чистые, блестящие мыски, которые ни о чём ей не говорят и которые она едва ли видит. — На любой удар я отвечу. Жестоко отвечу. Прости, у меня самолёт, я спешу. — Белла делает резкий рывок, обозначая желание прекратить непростой разговор, но Эдвард легко её перехватывает.
— А я хотел тебя сегодня познакомить с родственниками, — Эдвард улыбается внезапно и немного зло. — Неужели ты не можешь улететь на личном самолёте чуть позже?
— Пилоты тоже люди, я не буду портить им праздник, — Свон, слегка успокоившись, пожимает плечами. — Каллен-старший здесь? — Отца Эдварда Белла не любит, причём, как мне рассказывали, совершенно обоснованно.
— Нет, только мои братья.
Наверное, те самые парни, что играли с Эдвардом в снежки в день, который я теперь могу назвать переломным в судьбе Свон. А девчонки, скорее всего, их подружки. Ну что ж, братьям Эдварда повезло в жизни больше: его-то подружка, Белла Свон, в снежки снова играть не станет, перерыв закончен, и пора чудовищу возвратиться в мрачное прибежище.
— Не судьба, — подтверждая мои мысли, очень тихо говорит Белла.
— Хотя бы возьми подарок от меня.
С этими словами Эдвард протягивает небольшую коробочку, упакованную в серебряную фольгу.
— Можно открыть? — Белла есть Белла, и рождественские подарки она очень любит. На какой-то миг она даже забывает о предстоящем болезненном расставании и ожидающей всего в нескольких шагах за прочной деревянной дверью гостинице боли.
Шуршит искрящаяся упаковочная бумага. Пауза и восхищенный вздох.
— Реактор вторичного риформинга.
Понятия не имею, о чём говорит Белла, но блестящая побрякушка в её руках выглядит необычно и красиво. Сразу видно, сделана она с любовью и точностью, вплоть до последнего штуцера. Ясное дело, Эдвард Каллен не собирал реактор ночи напролёт, но ему точно пришлось потрудиться, чтобы раздобыть нечто подобное всего за несколько дней или даже часов.
— Повесь его на свою ёлку и вспоминай обо мне хотя бы во время праздников. — И не ясно, чего в голосе Каллена больше — боли или насмешки.
— Ты мог бы полететь со мной, — совсем уж убитым голосом предлагает Белла, и реактор начинает отбрасывать многочисленные блики на обшитые деревом стены холла: так сильно дрожат руки, стиснувшие стальной корпус.
— Подобное волшебство не под силу даже Санте, — Эдвард качает головой. — Ты же всё прекрасно понимаешь. Так получилось, что мы не имеем права пожертвовать интересами своих фирм.
— Ты мог бы кое-что мне простить, — комкая в руках остатки обёрточной бумаги и едва не роняя сам подарок, шепчет Белла.
— А ты могла бы мне что-то простить?
— Нет. Отдай я контракт, все тут же скажут — ату, топчи Беллу Свон. Ты ведь знаешь, как мне досталось моё место, знаешь, что обо мне говорят, знаешь, в каких грехах обвиняют. Мне нельзя проявлять слабость. Я не могу играть в русскую рулетку и рисковать, надеясь на выигрыш.
— Ты уже сыграла.
— Да знаю я! — в отчаянии вскрикивает Белла. — Я нажала на курок, и эта пуля навсегда у меня в сердце. — Свон трудно не поверить. Стоя на ступеньках, сжимая в руках ёлочный реактор, она походит на смертельно раненую жертву. Но она не плачет. В оглушительной тишине, как заведённая механическая игрушка, она молча преодолевает оставшиеся несколько ступенек лестницы, идёт к машине и падает в салон.

Я не имею ни малейшего представления, чем всё это может закончиться, но чем бы оно ни было, оно точно далеко от завершения. Те чувства, начало которым было положено, в любом случае не являются простыми и будут с течением времени только усложняться, но они не исчезнут.

Бросаю взгляд на заднее сидение. Белла полулежит с прикрытыми глазами и прижимает к груди реактор. Она не говорит — я буду биться. Она просто выглядит как человек, который умрёт, если потребуется, но не отступит. Она вырвет у судьбы своё так же, как вырвала договор у Каллена. Тем самым, отомстит за то, что ей пришлось сегодня сделать и сказать. Назло всем она начнёт новую крупномасштабную битву. И впервые в её жизни это будет война не за прибыль.

Глава 4

Она сильно изменилась. То ли потому, что я впервые за много месяцев смотрю на неё через экран телевизора, то ли потому, что вообще впервые за несколько месяцев смотрю на неё. Как бы то ни было, выглядит Свон паршивенько. Именно паршивенько. Привычная бледность уже не просто пугает, она как вызов всей системе медицинского обеспечения. Глядя на Беллу, так и хочется сказать — мир трещит по швам, но держится девочка с достоинством. К тому же на этот раз за команду «достоинства» играет элегантный строгий чёрный костюм и белая — как из рекламы отбеливателя — рубашка. Такая же белая, как сама Белла. Приглядевшись внимательнее, я прихожу к выводу, что Белла всё-таки белее на несколько оттенков. Не лишний довод в пользу смены канала, но что-то меня удерживает, и, вместо того чтобы отрубить телевизор, я прибавляю звук.

— Отлично! У меня там гора дел, а он не нашел ничего лучше, чем пялиться в ящик! Братик, ты и так всю жизнь ничего не делаешь. — Соня набрасывается на меня подобно тропическому урагану — упреки ее столь же сокрушительны и неожиданны. Интересно, у всех сестры такие авторитарные дамочки, или мне одному выпало подобное счастье? Сколько себя помню, вечно Соня мной руководила: ещё в школе она заставляла таскать учебники, подвозить на вечеринки и прикрывать перед родителями. Да чего мне только не приходилось делать: забирать вещи из прачечной, оплачивать штрафы, заказывать такси, таскать пьяную сестру на руках, ходить по магазинам, приходить в больницу с охапками цветов, чинить машину и делать ремонт. Надеюсь, что помощь в организации свадьбы станет последним поручением в этом поистине нескончаемом списке, и через два дня со всей торжественностью я передам сестру в руки её нового избранника. Пусть он теперь выполняет всю чёрную работу, постепенно превращаясь в бесправного раба.

— Соня, дай мне три минуты, и я тебе помогу, сделаю всё, что попросишь. — За неимением лучших средств защиты я обезоруживающе ей улыбаюсь, но сестра за столько лет успела изучить весь скудный арсенал моих улыбок и попросту их игнорирует.
— Напомни мне, сколько раз я эти слова слышала?
— Ни разу, Соня. Ни разу. Я же приехал сразу, как только ты позвонила! Да я трубку положить не успел, как уже кинулся к машине. — Но все мои доводы заставляют Соню лишь удручённо качать головой.
— Врунишка. Ты не помогаешь, а просто-напросто торчишь в моей гостиной и смотришь мой долбаный телевизор. Мог бы не приезжать, или тебе отключили кабельное?
— Соня, ради Бога. Всего пять минут.
— Или полчаса.
Тут в комнату вваливается будущий член нашей семьи — жених Сони. Но для меня-то он навсегда останется тем ещё хреном собачьим. Не люблю его.
— Публичная казнь? Неужели экологи добились своего и распнут, наконец, эту несносную Свон? По-моему так и давно пора.
Мне остается только зубами скрипеть от его высокомерного тона и ещё более высокомерной мины. Кого интересно этот урод пытается ввести в заблуждение, изображая скучающего аристократа на приеме у королевы Англии. Уж не для меня ли вся эта «блестящая» актёрская игра?
— Ненавижу подобных людей.
— Ты хотя бы отдалённо знаком со Свон для того, чтобы судить?
— О! — Соня хватается за голову и с видом глубоко оскорблённым уходит на кухню, вымещать злость на несчастных поварах. В тот момент, когда она хлопает дверью, из телевизора доносятся сказанные хорошо знакомым ледяным и вместе с тем будоражащим нутро тоном, слова:
— Пошли вы все на хер.
На хер? То есть как это? Она сказала — пошли вы на хер? Днём? Во время прямого эфира? Сильно. Смелый поступок. И, как многие смелые поступки, он безрассудный и с далеко идущими последствиями. Вот за такое послание Свон точно распнут. Со вкусом и знанием дела. Потому что теперь за неё возьмётся не кучка полоумных экологов-дилетантов, а последователи самого Торквемады.
— Обалдеть, — с придыханием выдавливает Сонин избранник. — У этой бабы точно не всё в порядке с головой.

Тут уж я впервые в жизни с ним согласен. Согласен полностью и безоговорочно.

Подавленный и пришибленный, следующие несколько часов я, как и обещал Соне, молча помогаю в подготовке свадебного торжества, не вдумываясь и не размышляя. Действую как автомат и стараюсь ни в кого не врезаться и ничего не разбить. Я даже жениха Сони не замечаю и не реагирую на его идиотские шуточки. Туда-сюда, из одной комнаты в другую. На кухню, в сад. Принести цветы, подать стремянку, подержать гвозди. Помочь, поднести, поддержать. Позвонить, ответить. В этой круговерти я машинально извлекаю затрезвонивший мобильный и, не глядя на кран, жму кнопку приёма.

— Я знаю, что это не самый разумный поступок. Но ты, оказывается, единственный человек, который знает обо мне столько всякого дерьма и которому я при этом ещё могу доверять.
— Здравствуйте, мисс Свон.
— Новости ты, полагаю, уже видел? — Продолжая игнорировать правила вежливости спрашивает Белла. Голос её, вопреки ожиданиям, звучит бодро и ничуть не выдаёт кипящих в душе чувств. То есть, по моему мнению, они должны бы там кипеть и наверняка кипят, иначе стала бы Свон, ледяная как брусок золота, посылать всех да прямо с экрана телевизора в дневной прайм-тайм.
— Видел, и это было подобно самоубийству.
— Не переживай. Мелочи, херня. В конце концов, у меня целая толпа адвокатов, и им давно пора заняться работой.
— Тогда значит, всё замечательно. Всё в порядке? — Мне хотелось бы иметь больше уверенности в голосе, утверждать, а вместо этого получается только спрашивать.
— Нет, не всё. Где ты находишься? Дальнейшее не для телефонных переговоров.
— Я в Финиксе. Через несколько дней у моей сестры свадьба.
— Мои ей сочувствия. И если думаешь, что я шучу, так знай, я говорю это искренне.
— Откуда вы знаете, что её жених — мудак?
— Ты серьёзно? О Боже, — Свон глубоко вздыхает. — Ты считаешь, что я наняла на работу первого попавшегося типа? Что не проверила твою родословную до седьмого колена? Боюсь тебя разочаровывать, но моя СБ приволокла мне такое досье, что опубликуй я его, вышел бы десятитомник. Довольно скучный, но тем не менее пространный и обстоятельный.
— Погоди-ка, то есть ваши карманные недоумки вытащили на свет божий всё моё грязное белье?
— Ну разумеется. Слушай, если хочешь возмущаться по этому поводу, пожалуйста, но позже. Я уже почти в аэропорту и скоро буду на месте.
— Нет. — Но Свон отключает телефон. И если я действительно хочу высказать претензии, то мне придётся это делать при личной встрече, глаза в глаза. Боюсь, на подобный поступок у меня не хватит смелости. На что Свон, конечно же, и рассчитывала.

***

Первое что говорит мне Свон при встрече:

— Ну и дерьмо же этот Скай-Харбор. Обслуживание просто кошмарное. Как после такого люди вообще отваживаются летать! Или это потому, что я летела эконом-классом? А ты тут как?
На Свон поверх костюма куртка с капюшоном, очки «Рэй Бэн» и бейсболка с символикой местной баскетбольной команды «Финикс Санз». В руках нет даже сумки, только подтаявший конус клубничного мороженого. Она как девочка подросток, на летние каникулы приехавшая из дорогого и престижного колледжа, где оборжалась колёсами.
— В Детройте было посвежее. — Это второе, что Свон говорит. Я продолжаю молчать.
— Кончай изображать королеву драмы. Я приехала поговорить с тобой, как с разумным человеком, а не как с девицей в период гормональной перестройки.
— Это опять про Эдварда Каллена?
— Это вообще-то про меня. И я не могу продолжать разговор на трезвую голову.

Так я и узнал границы возможного для Свон. Она не может говорить о Каллене, предварительно не напившись. И мне, как в прежние времена, остаётся молча принять условия Беллы и плестись за ней следом, так словно вокруг не тот самый Финикс, где прошло моё детство и не тот самый, куда Свон прилетала меньше часа назад.

Прерванный разговор мы продолжаем только после того, как уровень алкоголя в моей крови зашкаливает. Не знаю точно, каков он, но он явно выше разрешённого для водителей. Свон же, выпившая ещё больше, сидит за рулём своей прокатной тачки. Рука с массивным платиновым браслетом часов покоится на руле. Я себе кажусь застывшим в неподвижности, застрявшим в невесомости. Единственное что вообще движется так это маленькая стрелочка на спидометре, проскакивая одну отметку за другой и стремясь лечь горизонтально. Как рабочая лошадь, которой непременно нужно завершить свой путь и наконец-то упокоиться с миром.

— Я говорила с ним. Предложила уйти.
— А. — Я её почти не слушаю и рывками хватаю воздух, влетающий из открытого окна и больно бьющий по раскрасневшемуся лицу. Чувство невесомости постепенно проходит, уступая место страху. Может быть, я и пьян, но до меня начинает доходить грозящая нам опасность. За рулём женщина. Пьяная. Расстроенная и разозлённая. Её слезы блестят, как слезы матери-земли, те самые, что люди прозвали алмазами.
— Какой тут поднялся скандал, тонны пыли взмыли ввысь, — Свон усмехается. — Он отказался. Первый, быть может, мужчина, отказ которого задел меня за живое. Наверное, потому, что мне и самой впервой было не всё равно. Как будто он протоптал дорожку к моему сердцу, и ничего уже теперь не поправить. Дорожка хоть и узкая, но никогда не зарастёт.
— И что ты сделала? — Три выпитых на брудершафт стакана дают мне право говорить Свон «ты». Хотя какая разница, она всё равно погружена в собственные мысли и ничего не замечает. Особенно меня печалит тот факт, что не замечает она вещей достойных внимания — знака ограничивающего скорость и светофоров.
— Сказала в приступе ярости своим адвокатам — уничтожьте фирму Каллена. Камня от камня не оставьте от их офиса. Но Каллен не из тех, кто будет молча отбивать удары. Кончилось тем, что он натравил на меня свору капающих ядовитой слюной экологов. Как будто других проблем мне мало. Ты разве газеты не читал?
— Нет. Я и телевизор-то сегодня случайно включил. Только потому, что был у сестры. Предпочитаю держаться от подобного дерьма в стороне. Это помогает сохранить нервы.
— Ах, ну да. Да, — Свон ударяет себя по лбу. — Я же читала. И мне весьма нравится твой взгляд на вещи. Жаль, что я не могу себе подобного позволить.
— Но ты можешь позволить себе большее, например, сказать нескольким миллионам зрителей, чтобы шли на хер. А потом просто встать и уйти, купить билет до Финикса и вломиться в мою жизнь.
— Могу. Но я не вламывалась. — Свон резко кидает машину вправо, объезжая выброшенную кем-то на дорогу банку из под содовой. — Если ты не забыл, то я сначала позвонила.
— Офигенный знак вежливости от вашего Величества! Я не забыл. Уведомила, чтобы встречал с цветами. Ты даже не спросила, хочу ли я тебя тут видеть, или мне вся эта ваша история уже поперек горла встала.
— Интересная постановка вопроса. — Свон останавливает машину. И как бы меня её поведение ни напрягало, в глубине души я облегчённо вздыхаю: теперь-то мы точно ни в кого не врежемся. — Держи. — Перед тем как выйти Белла выдёргивает ключи из замка зажигания и кидает их мне. Жест чисто демонстративный и явно лишний, но Белла любит такие маленькие спектакли.

Выпитые коктейли делают меня заторможенным, и я не сразу принимаю решение: остаться в машине или же последовать на заплетающихся ногах за Свон. Откуда мне знать, не захочет ли она повеситься на ближайшем дереве. Вообще, не знаю, есть ли поблизости деревья, и был ли на Свон ремень для того, чтобы она могла осуществить своё намерение. Если на то пошло, я до сих пор не уверен относительно её намерений. А между тем Белла практически полностью растворяется вдали, исчезая из поля зрения. Она где-то впереди, но если этого не знать, то легко представить, что её там нет. Как было бы здорово, если бы её и в самом деле никогда не было в моей жизни. Если бы она могла вот так просто уйти. Исчезнуть где-то между фонарных столбов и нагретого асфальта и больше не появляться. Но какая-то грёбаная кармическая нить нас словно привязала друг к другу, и я распахиваю дверцу «БМВ» (Финикс, тут не достать «Континенталь») только с тем, чтобы окунуться в ночь. У меня нет плана, нет идей, нет мыслей и нет особой надежды на успех.

Сначала я нахожу туфлю. Минут пять верчу в руках и пытаюсь понять одну простую вещь: и как мы вообще смогли благополучно доехать туда, куда доехали? Каблук тонкий и хищный, как стилет. Это скорее орудие убийства. Кроме того, есть несколько бриллиантов. Настоящая туфелька принцессы. Куда же, чёрт побери, подевались кроссовки, и что творится со Свон? Почему она это больше не она? Меня начинают одолевать самые худшие подозрения. А впрочем, успокаиваю я себя, она же прилетела в Финикс прямиком с какой-то долбаной конференции. Это объяснение могло бы снять многие вопросы, но далеко не все. Мне всё ещё тревожно. А выпитый алкоголь и давящая со всех сторон темнота не помогают расслабиться.

— Свон! — Кричу в темноту. Не дождавшись ответа, швыряю во мрак туфлю. Глухой удар и больше ничего. — Свон!
— Твою мать, я зажигалку в машине оставила. — Белла возникает посреди дороги через пять минут — ровно столько мне требуется на то, чтобы охрипнуть и начать всерьёз обдумывать сложившуюся ситуацию. Как ни в чём не бывало, она смотрит на меня. — А где моя туфля? Я её, кажется, потеряла.
— Выкинул, — говорю я.
— Между прочим, она недешёвая.
— С каких это пор Белла Свон разгуливает по шоссе в туфлях?
— Такая херня, — Свон отмахивается. — Я наняла себе парочку пиарщиков, идиотов, которые следят теперь за моим имиджем. Они считают, что мне стоит делать упор на женственность. Сама не знаю, какого хрена я их слушаю. То есть советы мне никогда нужны не были, да и сейчас мало что изменилось. Просто, просто я не знаю, чем себя занять, мотаюсь, как неприкаянная, от одной крайности к другой. Такое вот у меня теперь развлечение. Не даю себе отдохнуть, встать и задуматься.
— Неужели на комбинате нечем себя занять?
— Он больше меня не вдохновляет. Мне его мало. Я ищу недостающие детали.
— Вряд ли тебе не доставало пары идиотов, несущих всякую чушь и огребающих за это нехилые бабки.
— Я просто подумала, что нельзя возглавлять крупный холдинг и ходить в рваных футболках. Наверное, это тоже было неправильно, было моей ошибкой. Я всё делаю не так и теперь стараюсь исправиться.
— Мне больше нравилась Белла Свон, которой было плевать на общественное мнение и которая не искала ни одобрения, ни прощения.
— Всё летит к чертям. Я потеряла свою уверенность. Я себя потеряла. Он меня разбил на сотни частей. Мне не собрать осколки воедино, и я стараюсь выстроить хоть что-то новое, что-то получше прежней меня.

Белла ещё долго говорит. О том, что не так всё плохо как кажется и что она послала экологов просто для того, чтобы получить свой маленький тайм-аут. Чтобы журналистам не пришло в голову искать причину её внезапного исчезновения, она придумала хорошую причину сама. Но всё это как-то не вяжется с бледным лицом, с помутневшим взглядом глаз, которые принято показывать в рекламе глазных капель: красные, уставшие, больные. Знает ли яблоко, что оно сгнило изнутри? Полагаю, что знает, просто не хочет в этом признаваться и привыкло считать себя самым лучшим и желанным.

Мы снова грузимся в машину, едем в ближайший круглосуточный магазин. Свон продолжает жаловаться на жизнь и лить слёзы по Каллену. Мы пьём. Ещё пьём. И пьём. Я даже не знаю, что мы пьём. Окружающая действительность приобретает весьма условные, размытые очертания, сливаясь в несколько светлых полос, — кажется, восходит солнце. Последнее что я помню, это как Свон бьёт портье башкой об стойку, требуя ключи от люкса и немедленно.

Моё последнее воспоминание здорово помогает, когда я просыпаюсь в камере. Странное ощущение. Тело ломит, и лежу я в какой-то луже. Прежде чем я успеваю испугаться, чьи-то руки подхватывают меня с пола и прислоняют к ближайшей стене.

— Очнулся, пьянчуга? — Сквозь плёнку набегающих слёз я не могу как следует разглядеть говорящего. Вроде бы это мужчина в форме, лет за сорок и с пустым пластиковым ведром. Ещё двое стоят чуть в стороне, в руках у них дубинки — на всякий случай.
— Идти можешь?
— Да, — хриплю я, не будучи уверен в правильности ответа и не испытывая в душе ни капли уверенности. Но попытаться-то стоит. Меньше всего мне сейчас хочется, чтобы меня волокли эти уроды с дубинками.
— Тогда вали на выход.

Дезориентированный и хватающийся за давно не мытые липкие стены, я кое-как добираюсь до выхода из участка. Копы в меру своих сил помогают мне тычками в спину. Как только я оказываюсь на улице, то падаю снова, сжав голову руками и мечтая о глубокой тёмной могиле. Солнечный свет буквально разрывает мозг, и без того похожий на плавающую в спиртовом растворе сплошную гематому.

— Утро доброе. — Откуда-то сверху доносится бодрый голос Свон. — Держи. — Дзын, буль-бульк, дзын. На дорогу рядом опускается нечто из стекла. Не раздумывая, отнимаю правую руку от головы и слепо шарю перед собой. Нащупав прохладное горлышко, хватаюсь за него и одним рывком притягиваю бутылку к себе. Пью, не различая вкуса и не делая перерывов даже для того, чтобы заглотнуть воздуха.

— Хватит. — Свон с лёгкостью вырывает из моих ослабших пальцев спасительный эликсир. — Вставай. Мне уже опротивело это место.

Кое-как доползаю до машины. Мне плохо. Очень плохо. Так плохо, что не остается сил даже обдумать, почему Свон так хорошо. Хотя у неё опыт в подобного рода делах побольше моего. Остаётся надеяться только на то, что вчера этот самый опыт не позволил случиться ничему непоправимому, например убийству.

Между тем Белла пытается рассказывать моему бесформенной грудой возлежащему на заднем сидении телу об утренних событиях. В версии Свон есть не только вонючая, узкая камера с недружелюбными копами и мигающие галогенными лампами коридоры с застоявшимся запахом плесени. Там есть несколько часов отборной ругани на трёх языках как минимум. Адвокаты, принёсшие вместе с избавлением из плена, удобные кроссовки. Бешеное желание кого-нибудь убить и закурить одновременно. А ещё судебные иски за незаконное удержание.

— Голову даю, сегодня к обеду вся грязь будет в газетах, — заключает Свон. — Кто-нибудь что-нибудь видел, кто-нибудь что-нибудь сфотографировал, или копы проболтаются. Моей репутации это вряд ли способно сильно навредить, а что скажешь про твою?
— Думаю, не так уж плохо попасть на первые полосы всех газет в качестве спутника Беллы Свон. — На то чтобы всё это сказать мне требуется десять минут, сотни судорожных вдохов и три поворота.
— Поверь это гораздо хуже, чем попасть на обложку в обнимку с Усамой.
— Переживу.
— Куда тебя отвезти? Мне нужно к обеду быть в Детройте.
— А что наш сеанс психотерапии закончен?
— Ты здорово мне помог, — Свон улыбается. — Я могу позволить себе сорваться, но не сойти с дистанции. Ты ведь не думал, что я всё брошу только потому, что внутри у меня Хиросима и всё меня достало. Это надо пережить и я уж как-нибудь переживу.
— Распадаясь, любовь образует очень сильную кислоту, способную выжечь душу дотла.
— Не нужно говорить мне о химии. Я разбираюсь в ней получше тебя. И любовь ничего общего с химией не имеет. Она не укладывается в формулы и не подчиняется законам, иначе давно бы уже вычислили коэффициент счастья и научились спасать самые безнадёжные браки.
— Но как же Каллен?
— У меня встречный вопрос: как же те люди, за которых я отвечаю, которые на меня работают? — Свон делает глубокий вдох. — Так куда тебя отвезти?
— Только не к сестре. Если она увидит, до какого состояния я напился, то убьёт нас обоих.
— Ладно, значит в отель.

Оказавшись в номере, я первым делом ложусь спать. И только окончательно проспавшись и протрезвев, спускаюсь в ресторан ужинать. После неспешно принимаю душ и чищу зубы. Как могу, оттягиваю неприятный момент. И всё же набираю номер одного своего армейского друга. Он мне должен, обязан жизнью. Если точнее, то своим добрым именем, что для него фактически синонимично жизни. Поболтав пару минут ни о чём, я осторожно перехожу к сути своей просьбы. На том конце повисает молчание, сгущающееся с каждой секундой, с каждым сказанным мною словом.

— Ну раз ты уверен, что хочешь с ним встретиться. Хорошо, — наконец-то выплёвывает трубка, и молчание разлетается ледяными осколками. — Я позвоню.
Звонка приходится ждать несколько месяцев, и только вначале зимы я получаю желаемое — встречу с Калленом-старшим.

Моя задумка почти бредовая, она пришла ко мне в полупьяном состоянии, и, протрезвев, я уже не был уверен в её продуктивности и гениальности, но всё же решился попробовать. Хуже всё равно быть не могло. Что вообще может быть хуже, чем ощущать на своей шкуре чужую трагедию и переживать весь этот кошмар? А раз ни Белла, ни Эдвард сами не могут разрубить затянутый ими же гордиев узел, так почему бы этим не заняться мне.

***

— Белла Свон? — Каллен-старший не кажется поражённым в самое сердце моим сообщением. Его приятный, слегка хриплый от простуды голос так ни разу и не срывается. Не человек, а очередной гранитный обелиск. — А знаете, как профессионал она мне очень симпатична. Разумеется, в моё время женщине, какой бы она ни была, ни за что не удалось бы достичь подобных высот. Но теперь, когда кресла стали раздавать всем подряд, совсем другое дело. — Он делает неопределенный жест иссохшей рукой, несколько секунд задумчиво смотрит в пространство, а после невесело усмехается и продолжает: — Среди нынешнего сброда Свон прямо-таки бриллиант в куче мусора. Генеральный директор, когда вы слышите это словосочетание, что первое вам приходит в голову? Лоботряс. Избалованный дурачок, «золотой» мальчик или девочка. И пока помощники пашут, он или она может спокойно нюхать кокаин где-то в районе Гавайских островов, гонять на элитных машинках и наслаждаться радостями доступного секса. К этому все стремятся, но никто не стремится вкалывать по двадцать три часа в сутки. Белла Свон — приятное исключение. Я знаю, сколько она вкладывает в холдинг, я знаю, что она умна и расчетлива. Она гений. На неё молиться можно. Но как человек она меня пугает. Я вам честно говорю, что боюсь Беллы Свон. И не уверен, что моему сыну нужна такая пара.
— Насколько мне известно, Белла Свон не торгует наркотиками и не убивает людей. А то, что она использует не совсем законные схемы, так это вообще нельзя считать в наше время преступлением. Обычная составляющая бизнеса. Да и от криминала она держится на расстоянии.
— А вы, я смотрю, подготовились. Ваш друг из ФБР помог?
— Отчасти. К тому же я и лично с Беллой успел поработать.
— Да, но вряд ли она вам что-то такое о себе рассказывала. Свон скрытная, она не спешит делиться своими душевными переживаниями со всем миром.
— И всё же, она не производит впечатление человека ужасного и пугающего. Так в чём же дело?

В этот момент вышколенный и одетый словно манекен в бутике официант — его костюм явно лучше моего, взятого напрокат пиджака и адски тесных брюк со стрелками — приносит заказ. Экзотический салат для Каллена-старшего и стакан минеральной воды для меня. Возникает неизбежная в таких ситуациях пауза, которая длится всё то время, что мой собеседник наслаждается трапезой и воздаёт должное коллекционным красным винам. Я терпеливо цежу минералку и жду.

— Заметили, что в её городе нет ни мафии, ни серьезной организованной преступности? — раскуривая сигару, наконец-то говорит Каллен-старший.
— Признаться, нет. Я мало времени проводил в самом городе, всё больше на комбинате или в командировках.
— Её боятся даже мафиози. Я не знаю как, но она изгнала из города наркоторговцев, бандитов, убийц и прочих подонков. Оставила только проституток. Как видите, Белла Свон отнюдь не проста и держит в стальном кулаке целый город, от низа до верха. Она непотопляема. Этим она меня пугает. У человека, понимаете, должна быть слабость.
— По-моему её слабость — это Эдвард. — Я делаю паузу. — Мистер Каллен, поймите, ваш сын тяготится своим местом. Он согласился только ради вас только потому, что вы так хотели и что он привык уважать вашу волю. Но он всё равно не будет счастлив. Дайте ему свободно выбирать. Может быть, у него ничего и не выйдет с Беллой, но, по крайней мере, он сможет найти занятие по душе, собственный путь и в совершенных ошибках будет винить не вас, а себя. Я просто прошу дать ему свободу, отпустить.
— Полагаете, это разумно? — От внезапного и мощного, как бросок стилета, взгляда проницательных ярко-голубых глаз меня пробивает озноб. Собраться с мыслями в таких условиях совсем нелегко, и, перед тем как ответить, мне приходится сделать над собой усилие.
— Я не знаю, разумно это или глупо, но одно могу сказать точно: не всем хочется президентского кресла, кокаина и девочек.
— Хорошо, дадим им шанс. — Голубой лёд глаз обжигает уже не так сильно, слегка подтаивает, и только спустя несколько секунд я понимаю, что так Каллен-старший мне улыбается.